Румынская повесть 20-х — 30-х годов - Генриэтта Ивонна Сталь
— Замолчи сейчас же! Перестань! Когда ты так говоришь, ты мне противна.
Войка смеется. Ряд белых влажных зубов ослепительно сверкает на ее потемневшем от солнца лице.
Она говорит:
— Не сердитесь, но мне, ей-богу, смешно! Сколько жалости к никчемной твари!.. Злость во мне так и закипает. Вот поймаю собаку, убью да и вам подарю.
— Замолчи.
— Вот как?.. Рассердились? Да ничего я ей не сделаю, пока вы здесь…
XXV
— Пусть, что хочет говорит, мне все равно; пусть дом у него сгорит, мне и дела нет.
— Войка, я тебе не верю.
— А я, барышня, больше ничего и не скажу, раз вы мне не верите, да ведь разве не так? Что?! Разве болит у него душа, когда я плачу? Нет! А тогда…
— Войка, я тебе не верю. Ты любишь его, а он тебя.
— Барышня, да ведь раньше я на него, как на икону, глядела; а теперь, как увижу, что он горюет, говорю себе: «Так тебе и надо! Пусть тебе больно будет…» Вот как! А то сижу одна-одинешенька, плачу, слезами заливаюсь! Плачу, а сама-то и думаю: вот, чем я была и чем стала! А на душе-то у меня камень, тяжелый, как мельничный жернов… И давит этот камень, уж как давит. Потому и работа у меня не так, как прежде, спорится. Не могу, трудно! А все потому, что любовь из моей души ушла. Раньше все мне было нипочем! Работала, как мужик, и усталости не знала… Вот как!.. Пойдемте-ка, барышня, в сад, посидим в тени, вспомним, что нынче праздник… Думитру говорил, что как-нибудь отвезет вас ночью на телеге туда, где сено убирают. Дорогу-то нам луна освещать будет. Я тоже поеду… Как раз в полночь мы…
Выстрел из ружья и голос Марии из сада:
— Тетя Войка!.. Сюда, скорее, свинью убили!
Войка встала, выпрямилась во весь рост, напряженно вглядываясь. И сказала только: «Подумайте!!»
Торопливо вышла на крыльцо и, встряхнув Думитру, который спал под навесом, крикнула:
— Эй, Думитру! Скорее! Вставай! Слышишь?
— Что такое?
— Слышишь?! Свинья! Убили! Скорее! Ступай!
И, схватив жердь, решительно двинулась в сторону сада, не дожидаясь Думитру и не слушая его.
Отовсюду слышалось: «Тетя Войка! Дядя Думитру!»
Думитру встал, нахлобучил шапку и поспешно отправился в сад. Наступила тишина. Спустя некоторое время послышался голос Войки, в нем чувствовалась ярость:
— Нет, подумать только! Убить свинью!.. Она шестьдесят золотых стоит!.. За то, что рыла картошку! Подумать только! Я ее вырастила, выкормила! Подумать только! — Войка возвращалась из сада, с трудом волоча за собой свинью. Мария следовала за ней. Станка, держа Иона за руку, смеясь, замыкала шествие.
У ворот, где уже собрались соседи, Войка остановилась, опустила свинью на землю и села рядом с ней, чтобы узнать, жива она или нет, и, обращаясь к соседям, стала рассказывать со слезами на глазах, жалуясь и ругаясь, все, что случилось. Женщины крестились, мужчины, окружив Думитру, советовали отдать убийцу под суд. Дети, сидя на земле, спокойно ели вареную кукурузу.
XXVI
Время уже перевалило за полдень. Я спала. Меня разбудил чей-то крик. Я прислушалась: кричал мужчина, одновременно слышался приглушенный визг, отчаянный, безумный. Я выбежала из комнаты, задохнулась от ужаса, набросилась на Войку, схватила за платье и оттащила ее в сторону:
— Ты с ума сошла! Отпусти ее! Отпусти, а то я тебя ударю! Отпусти!..
И, схватив стул, замахнулась на нее. Войка увернулась, яростно крича:
— Ух, упустила!
Собака Флоари, жалобно скуля и повизгивая, уползала со двора, ее задние ноги волочились по земле, оставляя за собой кровавый след. Если бы я не прибежала, она бы убила собаку! Она зажала ее в дверях и стала дико избивать…
Я рыдала от ужаса и отвращения. Я была потрясена до глубины души.
Войка пришла в себя и попыталась меня успокоить. Теперь она, вероятно, понимала, что сделала.
— Барышня, голубушка, да что же это? Что вы, как маленькая? Ну, не плачьте, ничего с ней не случилось! Завтра опять сюда придет!.. Хотите воды? Выйдем во двор! Никогда больше не буду ее бить… Вот ей-богу! Черт бы побрал эту собаку!.. Вы так заболеете! Пойдем, выйдем во двор… Слышите? Так убиваться из-за собаки!.. Что, я ее убила?
XXVII
— Барышня, наденьте шляпу!
— Зачем, Войка? Без шляпы легче, солнца-то ведь нет.
— Наденьте! Очень вас прошу. В кои-то веки идете со мной на хору. Да меня бабы засмеют, коли вы шляпу не наденете. Станут говорить: да разве это барышня? Даже шляпы не носит. А я этого не хочу. Я-то ведь знаю, кто вы. Наденете?
Я отвечала, смеясь:
— Ладно, надену, если тебе так хочется.
— И во время хоры не снимайте.
— Хорошо, Войка, пусть будет по-твоему.
— Ну, вот и хорошо, моя красавица.
Она ушла.
Я чувствовала себя так, как, вероятно, чувствует себя щенок в попоне, когда хозяйка выводит его на прогулку.
Через минуту Войка вернулась и робко сказала:
— Хочу вас попросить: дайте мне чуток пудры для лица. А то оно у меня красное, как герань. О-ох, как от вас хорошо пахнет!
Она не решилась попросить у меня духи, но, когда я предложила ей подушиться, обрадовалась и несколько раз поцеловала мне руку.
— Ну, вот… Барышня, а Иона-то я вперед отправила с отцом.
— Почему?
— Да так… Стыдно мне.
— Почему?
— Да ведь не мой он… боюсь, бабы надо мной смеяться будут. В прошлое воскресенье собрались они вокруг меня, ну, будто я цыган с медведем, что плясать умеет. Правда… И почему я не мужик? Все хорошее — все им. Что ни сделают, никто им ничего не скажет. Он приводит в дом сына от чужой женщины, а я расплачиваюсь.
Она помолчала, потом задумчиво спросила:
— А в городе тоже так?
— Да, пожалуй, так же!
— Правда? А я-то думала… Ну, пойдем.
*
Небо затянуло легкими облаками, и солнечный свет проходит через них, будто через легкое, редкое полотно. Мы отправились на хору. Станка осталась стеречь двор. Собака увязалась за нами. Войка ее прогнала. Она шла рядом со мной, сияя от радости. На ней были толстые красные чулки и туфли без задников. Мария вместе с деревенскими девушками и парнями шла следом за нами. Все девушки — с непокрытыми головами, в отличие от замужних женщин, с мелко завитыми волосами и цветком герани, воткнутым в волосы за ухом. Все очень сильно накрашены при помощи мокрой красной бумаги, —
